Въезд на танке в утро 22 ноября.
Я въехал в 22 ноября на песне Dalai Lama (Rammstein), словно на танке, припорошенном жёстким и тонким слоем снега на бортах, корме, башне и верхнему краю бдительного ствола пушки, ищущей цель на новом оперативном просторе и идеально стабилизируемой по горизонтали и вертикали, несмотря на усиленную работу шасси и гусениц, без труда заглатывающих все неровности ландшафта...
Последующая в плейлисте песня Engel (Rammstein) звучала так, словно местная Природа некоего неизвестного окружающего таёжного ландшафта: черные и жёсткие, словно железные, камни сменялись сравнительно мягким, но все же твердым промерзшим грунтом, с неохотой поддающимся гусеницам танка, проводящего разведку боем. Дремучий лес, когда его визуально разрезал ствол пушки - откликался песней Engel. Чужой край? Допустим. Но он такой же чужой, как и для так называемых местных. И всё-таки - он не такой уж и чужой, раз Природа откликается на грозную мощь танка. Это уже не Природа, а все, что от нее осталось. И она трепещет: она вспоминает... Неба из танка не видно: разкуроченные горы, обрывы, горные реки, снег, лёд, мрачные деревья и дрожащая тростинка, оказавшаяся поверх неглубокого снега на ветру...
Танк Dalai Lama (Rammstein) внезапно останааливается, как только начинает звучать Morgenstern (Rammstein). Вверху открывается высокое небо, освободившееся от темной стены разбитых гор и скал, у подножий засаженных хвойным лесом. А впереди - крутой обрыв, за которым раскрывается огромная долина со множеством мелких, сходящихся и расходящихся друг с другом речушек, в которых отражается красное солнце, которого на небе нет. Словно оно светит из-под этих мелких узких, серебристых речек, которые, в свою очередь, напоминают больше остатки некогда грандиозного и катастрофического потопа, вымывшего саму долину. Присмотреться бы поближе. С высоты обрыва метров в двести-триста не видать. К концовке песни Morgenstern (Rammstein) танк набирает крутящий момент на холостом ходу. Выстрел прямой наводкой в горизонт. И танк срывается с места в карьер...
И сразу звучит песня Mein Teil (Rammstein), раскрывающая ужасы и страшные необратимые последствия прошедшейся по долине катастрофе неясного происхождения, но с понятными последствиями: здесь была жизнь, которой больше нет. Торчащие из нанесенного грунта руки статуй, разбитые колонны, как жёлтые кости, торчащие из-под черного и блестящего грунта под тончайшим слоем расходящейся воды речек. Грунт из мелких-мелких темных частиц. И белые гребешки жёсткого снега со льдом в тонкий, но ершистый слой. Гусеницы оставляют следы. Ощущение, что с появлением следов - появился и тот, кто за ними следит. Кто-то охраняет это разрушение и стережёт. Нечего ловить на броне. Надёжней залезть внутрь. Здесь слишком напряжённая и кричащая тишина...
Нужно прорываться. Полная герметичность и полный ход. Но даже через броню проходят вибрация и жар песни Deutschland (Rammstein). Гусеницы танка вязнут в тягучей чужой печали. Знать бы, кто именно источает печаль: тот, кого уже нет, или тот, кто помог первому в этом...
Гусеницы касаются твердой поверхности, как только начинает звучать Sehnsucht (Rammstein). Последние метры из гигантского котлована. Танк выпрыгивает из печальной долины. Башня танка делает 360 градусов вокруг оси. Возвращается на исходную, а гусеницы нащупывают в меру мягкую и надёжную дорогу в виде утрамбованного глинозёма горячего песочного цвета под стать темно-зеленым хвойным деревьям на коричневых стволах, которые быстро мелькают по пути...
Раскрывается пространство. Звучит Waidmanns Heil (Rammstein). Развеваются тёмно-синие знамёна. Солнца не видно. Рыхлый снег. Много техники. Место сбора и место слома? Черные фигуры людей, занятых своем делом, ходят через лабиринты из расставленной техники. Нет, свежие следы не должны вводить в заблуждение. Необязательно это свои, хоть и исполнены все достоинства и мощи. Не нужно поддаваться эпической теме, бодрящей кровь и ослепляющей глаза. Лучше не въезжать, а прокатиться кружок вокруг, держа происходящее, на всякий случай, на прицеле и не отворачивая ствола при движении по возвышенности. Потому что...
Потому что начинает звучать Rein Raus (Rammstein) и становится все понятно, когда людей отводят в сторону, снимают с них походную форму, переодевают в робу без верха по форме одежды номер два. И люди идут в колонну по одному по змееобразной тропинке, держа перед собой какие-то вещи, поверх которых блестящая кружка. Крепкие руки этих людей теперь пригодятся в другом месте, похоже. Хотят они того или нет. Тягостные темные пятна единиц техники совсем не покрыты снегом. Ещё горячая. Ее начинают накрывать маскировочным брезентом. И оставлять до следующего раза, которого может больше и не быть, пока на рудниках не умрет от травм и усталости последний, кто сюда и пригнал угрюмые машины виунрюмую погоду в некоем угрюмом краю... Срочно выйти из брони, потому что её затягивает в этот котлован... Нескончаемый Rein Raus бьёт железными цепями по груди. И освобождает тех, кто не успел прилипнуть голой кожей к холодной броне на крепком морозе.
Какая досада, что пора было идти на работу и выключать плейлист на телефоне на такой суровой ноте;-)
22 ноября 2019 года
ЛНР/LPR
Divine Excursator
Последующая в плейлисте песня Engel (Rammstein) звучала так, словно местная Природа некоего неизвестного окружающего таёжного ландшафта: черные и жёсткие, словно железные, камни сменялись сравнительно мягким, но все же твердым промерзшим грунтом, с неохотой поддающимся гусеницам танка, проводящего разведку боем. Дремучий лес, когда его визуально разрезал ствол пушки - откликался песней Engel. Чужой край? Допустим. Но он такой же чужой, как и для так называемых местных. И всё-таки - он не такой уж и чужой, раз Природа откликается на грозную мощь танка. Это уже не Природа, а все, что от нее осталось. И она трепещет: она вспоминает... Неба из танка не видно: разкуроченные горы, обрывы, горные реки, снег, лёд, мрачные деревья и дрожащая тростинка, оказавшаяся поверх неглубокого снега на ветру...
Танк Dalai Lama (Rammstein) внезапно останааливается, как только начинает звучать Morgenstern (Rammstein). Вверху открывается высокое небо, освободившееся от темной стены разбитых гор и скал, у подножий засаженных хвойным лесом. А впереди - крутой обрыв, за которым раскрывается огромная долина со множеством мелких, сходящихся и расходящихся друг с другом речушек, в которых отражается красное солнце, которого на небе нет. Словно оно светит из-под этих мелких узких, серебристых речек, которые, в свою очередь, напоминают больше остатки некогда грандиозного и катастрофического потопа, вымывшего саму долину. Присмотреться бы поближе. С высоты обрыва метров в двести-триста не видать. К концовке песни Morgenstern (Rammstein) танк набирает крутящий момент на холостом ходу. Выстрел прямой наводкой в горизонт. И танк срывается с места в карьер...
И сразу звучит песня Mein Teil (Rammstein), раскрывающая ужасы и страшные необратимые последствия прошедшейся по долине катастрофе неясного происхождения, но с понятными последствиями: здесь была жизнь, которой больше нет. Торчащие из нанесенного грунта руки статуй, разбитые колонны, как жёлтые кости, торчащие из-под черного и блестящего грунта под тончайшим слоем расходящейся воды речек. Грунт из мелких-мелких темных частиц. И белые гребешки жёсткого снега со льдом в тонкий, но ершистый слой. Гусеницы оставляют следы. Ощущение, что с появлением следов - появился и тот, кто за ними следит. Кто-то охраняет это разрушение и стережёт. Нечего ловить на броне. Надёжней залезть внутрь. Здесь слишком напряжённая и кричащая тишина...
Нужно прорываться. Полная герметичность и полный ход. Но даже через броню проходят вибрация и жар песни Deutschland (Rammstein). Гусеницы танка вязнут в тягучей чужой печали. Знать бы, кто именно источает печаль: тот, кого уже нет, или тот, кто помог первому в этом...
Гусеницы касаются твердой поверхности, как только начинает звучать Sehnsucht (Rammstein). Последние метры из гигантского котлована. Танк выпрыгивает из печальной долины. Башня танка делает 360 градусов вокруг оси. Возвращается на исходную, а гусеницы нащупывают в меру мягкую и надёжную дорогу в виде утрамбованного глинозёма горячего песочного цвета под стать темно-зеленым хвойным деревьям на коричневых стволах, которые быстро мелькают по пути...
Раскрывается пространство. Звучит Waidmanns Heil (Rammstein). Развеваются тёмно-синие знамёна. Солнца не видно. Рыхлый снег. Много техники. Место сбора и место слома? Черные фигуры людей, занятых своем делом, ходят через лабиринты из расставленной техники. Нет, свежие следы не должны вводить в заблуждение. Необязательно это свои, хоть и исполнены все достоинства и мощи. Не нужно поддаваться эпической теме, бодрящей кровь и ослепляющей глаза. Лучше не въезжать, а прокатиться кружок вокруг, держа происходящее, на всякий случай, на прицеле и не отворачивая ствола при движении по возвышенности. Потому что...
Потому что начинает звучать Rein Raus (Rammstein) и становится все понятно, когда людей отводят в сторону, снимают с них походную форму, переодевают в робу без верха по форме одежды номер два. И люди идут в колонну по одному по змееобразной тропинке, держа перед собой какие-то вещи, поверх которых блестящая кружка. Крепкие руки этих людей теперь пригодятся в другом месте, похоже. Хотят они того или нет. Тягостные темные пятна единиц техники совсем не покрыты снегом. Ещё горячая. Ее начинают накрывать маскировочным брезентом. И оставлять до следующего раза, которого может больше и не быть, пока на рудниках не умрет от травм и усталости последний, кто сюда и пригнал угрюмые машины виунрюмую погоду в некоем угрюмом краю... Срочно выйти из брони, потому что её затягивает в этот котлован... Нескончаемый Rein Raus бьёт железными цепями по груди. И освобождает тех, кто не успел прилипнуть голой кожей к холодной броне на крепком морозе.
Какая досада, что пора было идти на работу и выключать плейлист на телефоне на такой суровой ноте;-)
22 ноября 2019 года
ЛНР/LPR
Divine Excursator
Comments
Post a Comment